Иван Максимович Рожин родился 14 сентября 1926 года в крестьянской семье в деревне Макарино, Вологодской области. Летом 1941-го вместе с мамой и младшим братом отправился в Кандалакшу, куда должны были съехаться многие родственники. Там и застала его война…
В том же 1941 году 15-летний Иван с младшим братом и матерью оказались сначала в Коми, а в 1943-м Ивана призвали в армию. Вначале он окончил полковую школу, и в ноябре 1944 года был отправлен на фронт.
Боевое крещение Рожину довелось принять в Восточной Пруссии (ныне поселок Чистые Пруды). Тот первый бой едва ли не стал последним, когда 18-летний Ваня нос к носу столкнулся с матерым немецким корректировщиком огня. Но повезло ему, а не фашисту, которого Иван взял в плен.
Штурм Кёнигсберга
8 апреля 1945 года. Стрелковая рота, в рядах которой находился командир отделения автоматчиков гвардии младший сержант Рожин, наступала на Кёнигсберг со стороны ул. Дзержинского с самых дальних окраин. Задача была проста – овладеть пунктом немецкой обороны в районе трамвайного депо. Тяжелые самоходки, которые везли наш десант, на подступах к депо притормозили, дороги были завалены, а кругом стелился едкий дым.
– По Трамвайному переулку мы подошли к сильно укрепленному зданию, – вспоминает Иван Максимович. Командир взвода лейтенант Петр Безрученков приказал моему отделению занять первый этаж здания, и уже из него прикрывать продвижение взвода огнем. Мы расположились в кухне, выставили стволы из окон и приготовились стрелять, а лейтенант со вторым отделением выдвинулся по проулку.
Внезапно раздался мощный взрыв. А через пару минут в кухню занесли нашего взводного, у которого вся спина была усеяна осколками. Мы чуть не угробили лейтенанта, когда по неопытности начали вытаскивать из спины еще теплые осколки. Хлынула кровь, а потому мы перевязали офицера с шеи до пояса, положили на плащ-палатку, и я приказал отнести раненого к санитарам.
Петр Нефедович приподнял голову и еле слышно произнес: «Отомсти, Рожин, врагу за мои раны. Принимай командование взводом на себя!».
Корректировщики
Только лейтенанта вынесли, и Рожин дал команду: «Приготовиться к атаке!» – как в переулке показалась легковая машина.
– Видать, какие-то залетные фрицы, – заметил младший сержант, – по машине, огонь!
Стреляли, естественно, по колесам, но две пули угодили в лобовое стекло. К счастью, оба немца, рыжий двухметровый подполковник и майор чуть поменьше, уцелели. Их привели в кухню, где Рожин, сняв с себя каску, бросил ее на стол и приказал пленным выкладывать в нее содержимое карманов. Майор, понимавший по-русски, тут же с готовностью все выложил, а подполковник замешкался, и Рожину пришлось досылать патрон в патронник, чтобы «поторопить» старшего по званию. Как только подполковник все достал, стала ясна причина задержки: у него были часы Сумского часового завода с решеткой, трофейная, сделанная русским солдатом-умельцем зажигалка и советский серебряный портсигар 1924 года выпуска.
Рожин распахнул плащ на офицере, увидел крест и медаль желтого металла, сорвал их, бросил наземь и попытался раздавить каблуком: «Мразь, за наших ребят получил!». А потом вдруг обнаружил у немца планшет с подробно нанесенной боевой обстановкой, с огневыми точками. О лучшем подарке можно было и не мечтать. Оба фрица были корректировщиками, посланными фашистским командованием уточнить расположение советских войск. Майор сознался, что рассчитывали встретить русских километров через пять, не раньше…
Немцев отправили в наш тыл, а спустя несколько минут раздался еще один сильный взрыв, так, что вздрогнула земля и высыпались все стекла. Оказалось, что к этому зданию подошел немецкий «тигр», но принять участие в бою он не успел. Подкараулившая его советская самоходка врезала снарядом в бок машине со свастикой и угодила в боекомплект. Взрыв был такой силы, что башню сорвало и отбросило метров на двадцать. Примечательно, весь «тигр» был покрыт штукатуркой толщиной в 3–5 сантиметров для того, чтобы, в случае попадания бутылки с зажигательной смесью, загоревшаяся известка кусками отваливалась вместе с языками пламени, не причиняя вреда самому танку…
|