|
Что такое поэт? Человек, который пишет стихами? Нет, конечно. Он называется поэтом не потому, что он пишет стихами; но он пишет стихами… потому что он – сын гармонии, поэт.
А.Блок.
Стихов Соббакевич успел написать немного, но какие же они разные! Приводить характерные отрывки для иллюстрации – а вот вам веселое, а вот печальное, а вот ироничное, ностальгическое… – дело безнадежное: в конце концов вместо отрывков в тексте оказывается все. И что интересно: оказывается, есть там и метафоры, и сравнения, и синекдохи с катахрезами, и все, что положено, все, что ведомо седым сверчковедам от литературоведения. Это наверно, и есть главный критерий Истинной Поэзии: узелки этого поэтического шитья настолько не лезут в глаза, сложное и выстроенное по всем законам композиции – настолько естественно, что стихи с первого (а также второго и нескольких следующих) прочтений кажутся очень простыми. Да и забываешь анализировать, чувствуя предательское желание поплакать и поклясться себе, что в следующей жизни непременно, непременно все будет иначе. И уж никак нельзя обойти вниманием исключительно сильную «национальную составляющую» – и типичную еврейскую грусть, и обаяние каменистых холмов далекого золотого Иерусалима, и незатихающую спрятанную боль по ушедшим в никуда шестимиллионным колоннам «нонкомбатантов», и такие знакомые размышления у ОВИРа, и такую национальную еврейскую любовь к ситцево-березовой России…
Соббакевич (А.И.Малинкович) о себе:
«Я родился в Ленинграде в 1941 году. Войны не помню. Не помню также своих дедушек и бабушек ни с отцовской ни с материнской стороны – они погибли. Зато хорошо помню членов Политбюро, чьи портреты в рамках из электрических лампочек вывешивали на стенах Большого дома, мимо которого я ходил в школу. Я видел, как открываются железные ворота. Их охранял солдат с винтовкой и примкнутым трёхгранным штыком. Изредка удавалось заглянуть внутрь. Взгляд упирался в ещё одни железные ворота.
Мрачные истории об этом заведении клубились среди нас задолго до Солженицына
Во время войны в наш дом попала бомба, флигель сгорел, и открылся выход сразу на несколько улиц. Поэтому наш двор облюбовала вся окрестная шпана. Именно этим подросткам, в большинстве своём пропавшим в тюрьмах и лагерях, я благодарен сейчас за то что провёл детство не в лабиринтах дровяных полениц, а за книгой и за шахматами. Я не вписался в их компанию, хотя попытки делал. Вообще жизнь очень замысловата – если бы я не был евреем и если бы не убийцы в белых халатах, я был бы сейчас в законе и ворочал большими деньгами. Если бы, конечно, остался жив.
Писать начал в школе. Мои одноклассницы были доброжелательными критиками. В армии печатал в военных газетах бравые стихи о военной и политической подготовке. Не знаю как в поэзию, но в военный паритет с лагерем империализма мои стихи внесли существенный вклад. Кое-что писал для себя, но своим критикам в погонах не показывал. Что-то подсказывало мне, что они не так сентиментальны, как мои мечтательные одноклассницы.
В университете, когда я показал эти стихи филологам, они пришли в ужас и не только по формальным причинам. И я бросил писать. Так что мой голос в мощном хоре осуждения мирового сионизма не прозвучал (пришли уже и такие времена). Не писал я стихов около сорока лет.
С началом перестройки работал в новой экономике (с переменным успехом), схлопотал два инфаркта и в конце концов снова начал писать...»
С вчерашним хлебом в кулаке
Сидит еврей с своей еврейкой,
Укрытый старой кацавейкой.
Пред ними в клетке канарейка
Поет на русском языке,
Приемник с дохлой батарейкой
И телевизор вдалеке.
Как жалко мне их, без вины
Пред всей Россией виноватых,
Таких родных, таких носатых,
Одной лишь пенсией богатых
И жуткой памятью войны.
Как трудно им живется здесь –
Штаны пасхальные в заплатах,
Сын в Тель-Авиве, дочка в Штатах
Пока не в каменных палатах –
И что получится – Бог весть...
Как горько им на склоне лет
Пустые подбирать бутылки
И от посылки до посылки
Еврейские чесать затылки,
Готовя тюрю на обед.
...
|
